Вместо предисловия...

Игровое событие Драконий лут стало первопричиной рассказа Маэстро, а рассказ Маэстро вдохновил на написание сего произведения. Наивный экспромт, вспышка вдохновения... И невероятное стечение обстоятельств, которое мне захотелось литературно обыграть.

Приятного чтения!

Искренние благодарности
Рашапу за идею,
Друзьям за терпение,
Дракону за артефакты.

Дары Дракона

    Мелюзга, опять деда мучить прибежали? То-то и оно, старость надо уважать, кхе-кхе... Вот я в ваши годы тоже так на деда прыгал. Хо, пострелёнок! Весь в мать, такой же боевой... А ну стоять! Куды руки тянешь?! Ужо тебе! Хе-хе-хе...

О, это старый-старый артефакт деда моего деда, и его деда, и его деда... Он передавался в нашей семье по наследству с Третьей эпохи! От так, малята. Ладно, трогай. Чувствуешь, как колет пальцы? Это остатки магической ауры, вот...

Называется реликвия «Чёрный плащ с плеча Дракона». Чего?! Олух! Да, я знаю, что для дракона это не плащ, а сморкалка, но тот дракон был особенным! Садитесь в круг, пострелята... Ничего вы не знаете, а это история нашего рода! Вот ты, Шимшонович, и ты, Шимшонович, знаете, кем был ваш пращур и как ему плащ от Дракона достался? Ну, слушайте...

***

— Эй, Драко-о-о-о-н! Выходи! Потолковать надо!

Чёрный Аргамак недовольно фыркнул и покосился в сторону ближайших камней, где мог бы спрятаться с седоком. Если не повезло с хозяином, то приходится думать за двоих, благо голова большая.

Из пещеры поднимался дымок. Огнедышащая рептилия явно не торопилась полакомиться очередным самоубийцей. Бессмертным, чтоб его тудыть-растудыть, приподнять и прихлопнуть!

Рыцарь откинул забрало, почесал подбородок, оглядел ясными очами пейзажи вокруг драконьего логова и спешился, бормоча проклятия на всех известных, неизвестных и мёртвых языках. Снял и отбросил шлем. Следом за шлемом о гальку стукнулся горжет, грохнулись налокотники, панцирные пластины...

Возле входа в пещеру стоял низенький и щупленький мужичок. Он наблюдал за разоблачением соискателя с поистине стоическим равнодушием.

— Господа сеньоры, что за надувательство? — воззвал к небесам герой, патетически воздев руки. — Вы только поглядите, эфирные, на стыд и срам, только представьте, сколько я месяцев добирался до всеми богами забытой горы в диких землях, как терпел и страдал, паясничая в унижающих человеческое достоинство ритуалах... А это жирное брюхо, селёдка под шубой, стерлядь аристократская, даже усом не повело!

Небеса разразились противным дождиком, мигом скрывшим виды как округи, так и скал.

Единственный зритель этой тирады одобрительно кивнул и произнёс:

— Заходи, что ль, Шимшон, и аргамака заводи. Негоже под дождём мокнуть.

— А вы, сударь, кем будете?

— Драконом...

Наставники кафедры словесности сейчас бы не узнали своего ученика, перещеголявшего в одном из сочинений даже бессмертного классика поэтики и композиции. В одной рубахе (лучших Сольвейгских тканей), в матерчатых штанах, аки простолюдин... о, витиеватые конструкции, подчёркивающие гибкость ума и богатство внутреннего мира! Как же вас любят впечатлительные дамы, томно вздыхающие поэмам в свою честь! Мон мадмуазель, пардонте, се ля ви...

В пещере Дракона было сухо и тепло. В ответвлении шахты нашлась даже конюшня со свежим сеном. Дождь остался снаружи, заявляя о себе только перестуком капель за дверью. Герой... дракон... самозванец с невинным видом заваривал крепкий чай:

— Значит, Шимшон.

— Позвольте поправить-с, мессир Шимшон.

Вблизи от самозванца ощутимо веяло сильной магической аурой, но не чета Дракону. Настоящему Дракону.

— Значит, мессир Шимшон. Хорошо, что вы так споро прибыли, — собеседник прикрыл чайник ситечком и сцедил настоя в чашки. — Осталось ещё восемь претендентов на моё наследие, но раз вы приложили столько усилий, то я считаю верным дать вам исключительное право самому выбрать награду...

— Но как же, награду... Мы вас не побеждали, девиц не спасали.

— Награду, — упрямо повторил хозяин пещеры, и в его голосе Шимшон услышал до боли знакомые раскатистые нотки.

Чёрная тень накрыла отряд. Запоздало донеслось: «Небо!..» — но было уже поздно, слишком поздно, ведь вспыхнувший вокруг воздух наполнил каждую жилочку болью.
Я ненавижу умирать...

— ...Звал вас на свою тризну, — бормотал Дракон, рассеянно глядя перед собой. — Шимшон, тебе выпала великая честь, о которой ты даже не подозреваешь... Не понимаешь! И не поймёшь, пока сам не окажешься в моей шкуре. Я отжил своё. Моя эпоха подошла к концу. И я хочу уйти. Уйти красиво! Но перед этим завершить одно важное дело: раздать свои богатства.

— Но зачем же вам это, сударь? — медленно протянул герой, держа пальцами пиалу с чаем.

— Потому что вы это заслужили, — Дракон белозубо улыбнулся, и Шимшон невольно вздрогнул, увидев частокол из клыков. — Дракона победить может только герой. И горевать по Дракону может только герой... и похищенные девицы, между нами. Я знаю, ты не обычный рубака, каких этому миру хватает. В чём-то мы схожи... Больше не скажу. Так что ты возьмёшь в награду?

***

«...Особенный интерес для нас представляет миф Третьей эпохи о так называемом Драконе. Предыстория мифа такова: один герой (имя дошло в нескольких вариантах: Безумный, Крейзи, Ди, Безумный Ди, Диего) сумел освоить ранее неизвестное направление в магии: анималистику. В отличие от магов современности, коим законы взаимоотношения идеального и материального известны, он пошёл дальше и не без содействия Хранителя стал драконоподобной химерой. На обратный переход энергии не хватило, и герой остался в этом облике на многие десятилетия.

В различных вариациях мифа против дракона выступали как единожды (Сольвейгские хроники, эльфийские предания Ашур-Донала, свитки Кель-Абана, некоторые документы из полузатопленного Основного Корпуса гильдии магомехаников), так и дважды (достоверные с исторической точки зрения архивы Института, наскальные рисунки дварфов в Тролльвиле).

Приведём отрывок из эльфийской саги "Сказание о Драконе". Перевод выполнен Нор-Галем.

Посеяв ветер — пожнёшь бурю,
Посеяв гордость — взрастишь проклятие.
Когда день сменяется ночью,
Оковы плоти презрел ты, на волю выпустив Зверя.
Отринув сущность людскую,
Дракон выдохнул пламя, юдолью плача,
Подлунному миру приговор озвучил.

В дальнейшем сага описывает, как различные герои пытались повергнуть Дракона. Сперва в одиночку, а потом и группами, невзирая на расовые и иные противоречия. Темп саги убыстряется, держа читателя в напряжении, что создаётся и "рваным" слогом:

Наэр Крабан возглавил
Стаю грусти, птенцов собрал
Отовсюду.

Магомеханики болот
Эксперимент решили
Устроить.

Дракон почуял битву,
Не лежать на златых горах ему
Больше.

После долгих сражений, Дракон наконец повержен, и герои делят награбленные богатства. Воронья стая пришла к логову первой, опередив Экспериментаторов, но раненый оборотень успел улететь.

Так завершается основная часть саги, открывая совершенно новое направление в традиционном эльфийском искусстве, жанр "плохого хорошего конца". Собственно, этот жанр становится главенствующим не только в эльфийском, но и в людской лирике и прозе. Стоит отдельно выделить последнее восьмистишие:

Настанет время, что не день и не ночь.
Багровыми огнями озарится Восток,
Запад покроется лесом копий,
Юг восславит новых богов,
Алым знаменем ведущих к рассвету,
А Севера горы под землю уйдут,
Тогда вернётся Дракон и дети его,
Герои ушедшие, что стали крылаты.

Даже спустя века эти строки вызывают дрожь при одном только прочтении. Невозможно представить, какой эффект оказала эта сага на своих современников.

Авторство "Сказания" не установлено. Несмотря на всю популярность, версия о том, что её написал Володимир из Сольвейга, не выдерживает критики, в частности...»

***

    Их было девятеро.

Первый свивал залихватский ус и слыл Маэстро.
Вторая — неизвестная эльфийка с даром к живописи.
Третья — дочь подгорного народа, частая гостья библиотек и газет.
Четвёртый — болтун и фигляр, но он был человеком иного склада, и его шутовство на самом деле было проклятием.
Пятым — орк, по вечерам бивший в барабаны, и тогда воздух содрогался от раскатистого «думм-думм»...
Шестая была из народа Пустыни. Про неё говорили, будто в свободное время от странствий она записывает диковинные слова, составляя бесконечные свитки толковых словарей.
Седьмым — юный гоблин, не верящий своей удаче и избранности...
Восьмым — орк, известный сказитель и бард.
Девятая прятала лицо в призрачном мареве пламенных крыльев.

    Их было девятеро, услышавших Зов Дракона.

Первый получил чёрный плащ с плеча Дракона и, вскочив на аргамака, умчался на Запад.
Вторая коснулась губами амулета, принимая бесценный дар.
Третья взяла снежные наплечники и вернулась в родное Подгорье.
Четвёртый примерил доспех и перчатки и замолчал, погрузившись в тяжёлые раздумья.
Пятый выбрал щит и на привалах стучал по нему, наслаждаясь звучанием.
Что получила шестая, осталось тайной, однако нет сомнений, что и её дар соизмерим с дарами остальных.
Седьмой нацепил на палец горячее кольцо, а после стал архимагом Карахена.
Восьмой взял в руки клинок, разивший врагов Дракона, и сложил про него легенду.
Девятая не получила ничего.

    «У тебя уже есть крылья», — ответил ей Дракон.

***

Звёздный полог раскинулся над песками и разбитым лагерем. Караван остановился на привал — мудрый караван-баши заметил вдалеке облака пылевой бури. Магическое пламя давало мало света и немного жара, но для того, чтобы согреться морозной ночью, его хватало.

— Пылевая буря... — бронзовый загар на лице путешественника лучше всяких слов говорил о его опыте. — Думаете, наш баши только бури опасается? Не...

— Хватит, Харя... Помяни демона, он тут как тут! — тут же зашикали на него остальные.

— Да я историю рассказать хотел. Со мной приключилась, святая правда!

Приятели и спутники переглянулись, и от их взглядов Харе стало ясно, что они ему не верят. Совсем-совсем.

— Сказал бы сразу, что байку потравить хочешь, — миролюбиво отозвался орк, один из проводников каравана и старый его знакомый. — Байки мы любим.

— Клянусь потрохами, эта история случилась со мной как ясен день!

— Вот именно поэтому байка... Сколько раз ты уже завирался, а?

— Да ну вас...

В наступившей тишине было слышно, как вдалеке воет не то пустынный волк, не то шайтан. Ходок бродил вокруг стоянки с факелом в руке, сторожа от незваных гостей али кого похуже...

— Всё равно ночь куковать, — вздохнул орк. — Харя, расскажи, а?

— Харя, расскажи, Харя, расскажи... Ну ладно, будет вам история. Только это не байка, Матерью Пустыней клянусь!

— Скорее, Мачехой, — пробормотал орк, но на счастье, человек его не услышал.

— Случилось это жарким месяцем триста сорокового года... Тогда я, совсем мальчишка, был в услужении у деда нашего караван-баши.

— Ага, у деда...

— ...Мы шли от Красных Дюн в Мурмеллашум... Тогда, кажется, он звался так. Мы шли через сердце Пустыни. Оркостан, Штиль, Крушд — всем вам эти города хорошо знакомы. О, какое там палящее солнце! Даже небо, даже песок плавится от его жара, что говорить о простом мальчишке? До сих пор не забуду того пекла, через которое мне довелось пройти. Так вот, мы шли через сердце Пустыни. Тракт нигде не петлял, и мы уже предвкушали скорый отдых в Мурмеллашуме, как вдруг, откуда ни возьмись, буря! Всем бурям буря! Мгновенно песок отрезал повозки друг от друга, повалил с ног, заглушил крики...

— Самум, — мрачно поддакнул орк. — Страшный ветер.

— Ага, он самый. Тогда я и поверил в Духа Пустыни. Бурдюк с водой — единственное что у меня осталось. Его я прижал покрепче и лёг против ветра. Сколько это безумие продолжалось, не помню. А потом всё вдруг резко прекратилось. Вернулись звуки: шорох песчинок, скрипы... и ни единого голоса. Я поднялся и огляделся. Никого. Никого и ничего, словно меня перенесло неведомо куда. Ни очертаний городов, ни тракта, даже цвет неба был каким-то иным.

— Неужели тебя отправило в другой мир? — удивился гоблин, один из торговцев, судя по всему. — Но ведь из солидума нельзя попасть ни в имо, ни в астрал как таковой!

— Я не выдумываю! — ожидаемо взъярился Харя. — Я говорю то, что видел! И мне плевать, астрал это был или содиум... как его... Это были чужие небеса! И Пустыня, куда ни кинь взгляда. Песок, барханы, пара чёрных точек верблюжьих колючек...

— Да ты поэт! — орк хохотнул.

— Я дорожу этими воспоминаниями, а вы!.. — со столь искренней горечью произнёс Харя, что его другу стало даже немного совестно.

— Рассказывайте, прошу, — засуетился гоблин. Похоже, он действительно заинтересовался байкой проводника. Кто этих гоблинов поймёт? Для них между выдумкой и реальностью граница настолько тонка...

— Эх... Вот как-то так.

— Но вы же вернулись?

— Это да, но до того мне пришлось поплутать по пескам. Мне кажется, порой я даже находил развалины домов... По-крайней мере, стены из кирпичей гладкого песчаника сами образоваться не могли.

— А как далеко простиралась Пустыня?

Харя вздрогнул.

— Куда ни кинь взгляда... И нигде, нигде не было ни одной живой души... Всё было мертво...

Сидящим у костра стало не по себе. Всё-таки стоило отдать должное старому знакомому: когда он хотел, его истории цепляли.

Только гоблин морщил лоб:

— Но всё-таки, Харя, как вы вернулись?

Проводник посмотрел на всех и криво усмехнулся:

— Вы не поверите.

— А всё же?

— Не поверите.

— Да расскажи ты уже! — не вытерпел орк. — Распалил, и бросаешь? Нехорошо.

— Ладно... Когда в бурдюке кончилась вода, я понял, что мои часы сочтены. Я заполз в углубление между двумя барханами и начал ждать ветра, чтобы меня засыпало... Лучше умереть от удушья, чем от жажды, думал я. И когда я закрыл глаза, я услышал... пение. Я же говорил, не поверите.

— Пение? — гоблин строчил в блокноте карандашом. — Что это было? Какая мелодия?

— Грустная... Похожая на эльфийские песни, но с совершенно иными тонами. И пели несколько голосов, смешиваясь в изумительной чистоты хор, Мелодию с большой буквы. От неё у меня защемило сердце. Кажется, даже заплакал... А когда открыл глаза, увидел ИХ, — Харя развёл руками с беспомощностью во взгляде. — Представьте себе текучее серебро, расплавленное золото, пылающую медь и бронзу, живое железо... все семь алхимических элементов, обретших душу! И более того… В небесах парили драконы. Девятеро драконов, один большой и восемь поменьше. Это они ПЕЛИ... Я был последним свидетелем их плача по мёртвому миру и плакал вместе с ними. А потом песчинки вокруг меня взметнулись от ветра, и края барханов окрасились в пурпур и сирень. Я обернулся. Позади меня стояла дракон... драконица, крылья которой истекали жидким огнём, как вот этот костёр. Взгляд её пронзительных изумрудных глаз показался мне целой вселенной... Ради такого стоит и умереть, подумалось мне, и она дохнула на меня синим пламенем, обернувшимся песчаным смерчем, закрутившим меня в бессильной ярости. Когда же он опал, вокруг была ночь, как сейчас. И звёзды... звёзды были наши, а невдалеке виднелся Покров Морн-Караса. Это ныне он совсем редкий, бледная тень себя прежнего, а тогда — огого!.. И знаменитое свечение дубрав, видное ясными ночами как сверкающее зарево над горизонтом!

Гоблин увлечённо записывал рассказ проводника.

— ...Оказывается, то путешествие заняло у меня пару месяцев, как там, в ТОЙ пустыне, прошло чуть больше пяти дней. Своих-то нашёл — им удалось уцелеть в шторме. Меня они уже оплакали, так что я свалился к ним, как прошлогодний лист весной... — когда смешки стихли, Харя хлопнул в ладони и пожал плечами: — Признаться, я думал, что, пережив выдох дракона, обрету сверхсилы. Но нет, единственная сверхсила, которую я получил — это складно брехать да жрать в три горла. Так жрать, что эльфийским красавицам на зависть! Они бы многое отдали, чтобы столько есть и не полнеть ни на палец в талии. А это... ты мою историю записал. Не секрет, зачем? Если задумаешь издать, не обижай Харю!

Гоблин улыбнулся и спрятал блокнот во внутренний карман. На его пальце багрово блеснул уголёк горячего кольца.