10:08 Маджи пытается сочинить коротенький эпос о своих подвигах.

- Хорошо бежит... Смотри-ка, на третий круг заходит!
Мы с главой пёстрбородых сидели на обочине. Вытянув усталые ноги, неторопливо покуривали и, щурясь на закатное солнце, лениво наблюдали за метаниями юного дварфа.
Тот носился по бездорожью, мелькая сквозь редкий кустарник то в одном квадрате, то в другом. Вытряхивая из всех щелей затаившуюся в страхе нечисть, лупил не глядя, и мчался дальше. Искал...

Предмет его энергичных поисков - письмо - мирно лежало рядом с нами. Пёстробородый подобрал его в придорожной канаве, и припрятал для меня по старой дружбе - знал, что я этой дорогой буду возвращаться. Пока ждал - приметил и бедолагу, ищущего пропажу. Ну и присел тихонечко в тенёчек, наблюдая пока тот пар спустит и на руку остынет. За этим знакомца своего старого и застал.

Сухой месяц в это году выдался суровым. Весны почти не было, жара же наступила так стремительно, что трава высохла, не успев подняться. Даже пыль на дорогах, казалась, выгорела и побелела. Только после заката из оврагов и ям робко выползала скудная прохлада, разбавляя горячий воздух, и всё живое отдыхало, наконец, от дневного зноя.
Нам тоже - и драться не хотелось, и спешить было некуда: мне до города оставался один переход, в срок я укладывался. Пёстробородый же - вообще птица вольная. К тому же у него была дварфская водка, а у меня - странная жидкость. И то, и другое, бесспорно, хлам. Но мы уже давно договорились их сравнить, как только совпадут в наличии - а тут и случай представился.

А ещё было у меня к нему одно дело... Деликатное, какое не всякому доверишь... Пёстробородому-то как раз можно: мужик бывалый, многое повидал, ну и языком зря болтать не будет...
- Слышь... Может ты слыхал о таком.. В общем, замечать я за собой стал, что временами мне олень видится. Матёрый такой, белый. Шерсть на шее дикая, длиннющая, рога - воо! Огромные, ветвистые... И глазищи печальные. А главное-то, вроде бы и нечисть его видит: бывало встретится кто из них ненароком, понятное дело -- сцепимся, а тот-то, вражина, как бы замрёт и засмотрится куда-то. Я взглядом прослежу - а там олень тот, белый. Вроде как из тумана весь. Видал такое?
Пёстробородый задумался.
- Не. Не видел. Да и не дрались мы с тобой давно уж...
- Эт да, - вздохнул я, - Годы уж не те... Я вот чего прикидываю... Может это Он? Хранитель? Может звоночек это? Типа зовёт меня? А я ведь за жизнь так ничего путёвого-то и не сделал: всё ходил, ходил..

Тут мы примолкли, и, как соответствовало моменту, уставились в горизонт. Злополучный дворф как раз очередную петлю на местности накручивал: встрёпанный, потный, шатающийся, сабелькой запылённой размахивает, вроде бы как для устрашения, но на самом-то деле скорее чтоб равновесие не потерять.
- Хорошо посидели, душевно, - пёстробородый первым нарушил молчание и начал подниматься, - пора мне. Письмо-то сам отдай - лениво мне сегодня воевать. Да и было б с кем - он уж умотался, от щелчка свалится... Ну бывай, лёгких тебе дорог!
- И тебе - доброй охоты! - ответил я, уже следу его да кустам сомкнувшимся.

Вновь обретённая пропажа, вопреки ожиданиям, дварфа обрадовала не сильно. Умаялся, видимо, сил на радость не хватало. Бросил на меня подозрительный взгляд, но, убедившись, что печати не повреждены, молча спрятал в карман.

Я тем временем нового знакомца оглядел повнимательнее. Он был весь покрыт толстым слоем въевшейся пыли : и лицо, с правильными чертами, и волосы, растрёпанные, давно не переплетённые, в беспорядке падающие на плечи. Одежда, явно не с чужого плеча, сшитая когда-то из дорогой ткани и вовсе не для путешествий, а теперь выношенная и потрёпанная. Но, несмотря на свой бедственный вид, держался с неуловимым высокомерием. К дружескому же общению он склонен явно не был, да и я так не научился брататься с первым встречным.

А между тем уже темнело, и пару часов короткой летней ночи благоразумнее было потратить на отдых. На ночлег я устроился под большим деревом, росшим на придорожной поляне. Дварф разместился неподалёку.

...Во сне я видел белого оленя. Так явственно, что, казалась, слышу над собой его дыхание, и пофыркивание временами, а руки моей касается скользяще жёсткая шерсть его бока...

Проснулся я до рассвета. Дварфа уже не было.
Это не расстроило и не удивило: мы явно не годились друг другу в попутчики. Однако пройдя шагов тридцать наткнулся на злополучный вчерашний конверт. Подобрал, усмехнувшись, и продолжил свой путь.

…На вырезанный караван я наткнулся, когда дорога резко свернула влево.
Вряд ли, засыпая вчера, бедняги предполагали, что утром не проснутся. Их было около десятка — людей и дварфов, и ни одного в живых . Солнце ещё не встало - и мне следовало поторопиться...

Я не люблю эту работу. Но упокоить нехранимых — негласный долг живых перед мёртвыми на пандорских дорогах. Отложив щит, я взялся за дубинку. И почти успел...

Человеческая женщина в походной одежде воина - свежая, и оттого ещё более опасная, неупокоеная. Ещё совсем как живая, если бы не жуткая спёкшаяся рана на шее и равнодушные прозрачные глаза . Она поднялась неожиданно и оказалась быстрой, первым же ударом впечатав меня в дерево. Рывком бросившись вслед, вцепилась, сжав в клешни, и оскалилась. Дубинка осталась валяться в стороне, мне же никак не удавалось освободиться от захвата, и оставалось только извиваться, спасаясь от её зубов. Мы катались по земле, рыча и пиная друг друга. Она явно была сильнее, к тому же боль не беспокоила её, как живых. Мне же могло помочь солнце, если смогу дотянуть до его первых лучей.

Или случай. Походная наковальня, за какой-то надобностью вечером выгруженная из обоза бывшим хозяином, и оставленная до утра. Мне стоило больших усилий перекатиться поближе и ещё больших, чтобы бить об неё голову неупокоеной: сперва неуклюже и беспорядочно, но постепенно, освобождая руки, всё более результативно.

В тот же момент, когда тело женщины , наконец, обмякло и как-то умиротворённо сникло, резкая боль пронзила мою спину.
Руки стали чужими, перед глазами поплыло и мир перевернулся. Сдвинутой набок картинкой я видел опрокинутую траву и, сквозь неё, идущего ко мне Белого оленя. Потом его скрыли от меня чьи-то стоптанные сапоги, а затем они резко сместились, и через миг я опять увидел оленя: он скакал по поляне, будто играя — останавливался, словно зазывая догнать, а затем ускользал в сторону. За ним, размахивая окровавленным кинжалом, бегал, распаляясь и ругаясь от злости, всё тот же дварф. Странная эта погоня кружила, уходя всё дальше и дальше за тёмные завалившиеся холмы, прямо навстречу горячим, пульсирующим лучам восходящего солнца.

А на меня, 22 сухого месяца 108 года, падал холодный снег, и было хорошо и спокойно.


"Настоящим доводим до сведения.... экономическая целесообразность... в рядах Советников нашего славного города... не допустим.... засилье аристократов... дварф неуч... добропорядочные горожане не станут больше терпеть... с позором ИЗГОНЯЕТСЯ.."