«По крайней мере, это не гвозди», – думал Твердивит в канун Великосвершения.

    Мастер-волшебник стоял в своей гостиной и, вцепившись пальцами в подоконник, смотрел как жители Кострища готовились к празднику. «День флага», говорили они. Для них, проживших всю жизнь за краем Фронтира, становление их деревушки городом было огромным событием, и появление у Кострища своего флага превращалось в счастливый финал, их собственное «долго и счастливо», как будто бы кусок цветной тряпки был гарантией процветания.

    Твердивиту флаг не нравился. Но, по крайней мере, это не мотыга. Не то, чтобы утюг был намного лучше, но… мир вокруг Твердивита казался ему таким неправильным, таким абсурдным, жутким… Это было бы неплохо как-то привести в порядок, «выгладить» словно его тяжёлую, тёмно-пурпурную мантию. Да, наверное, его сил не хватит, но его стали называть «Мастер». Неужели приехав сюда, он в самом деле превратился в одного из этих нестареющих обитателей городских ратуш? Невероятно.

    Он смотрел на народ у подножия его башни, и вспоминал свои былые визиты в городскую ратушу. Во главе стола всегда сидела Жебстундамба, громоздкая как её имя, оркесса. Там, кажется, была ещё та оркесса-палач… Как же её имя? Тоулун? Тулай? И оркесса-портниха, Таиджут. Вейгхаз и единственный гоблин в совете – Ва-Дэ. Они все его ненавидели, так ему казалось. Вот племянничка, Явора, наоборот, обожали. Вместе с его идиотской белоснежной шубой.

    Мысли Твердивита ненадолго задержались на Яворе и снова метнулись к городскому совету. В Кострище такого нет. А ведь тот же Вейгхаз мог бы и приехать! Вот чем ему Кострище хуже Карнгарда? Но он вяло бормочет что-то про интересы гильдии...

    Флаг уже повешен на башне. Может, если бы он высунулся из окна и поднял голову кверху, то увидел бы его полотнище, чёрно-оранжевое, как пламя и проклятый чугунный утюг.
    На берегу озера, наверно, уже поставили качели. Их не увидеть отсюда, но если подняться ещё на два этажа, то берег озера полностью предстанет перед его глазами. Одни качели там стояли всегда, и Твердивит не до конца понимал, зачем нужны ещё и вторые. Это самое странное место в Кострище. До глубокой ночи оттуда доносится тихий свист рассекаемого воздуха; ранним утром, ещё до восхода солнца, Влас приходит туда с очередным фолиантом и читает, залезая на качели с ногами; в пелене дождя или тумана на качелях виднеются дети.

    В Кострище не знали Великосвершения. Что это за праздник такой, когда Хранители о тебе забывают? Да и разве помнили они про их деревушку последние триста лет? В Кострище нет храма Хранителей. Эти дикари скорее поставят храм в честь великого охотника Гро-Малдура, чем в честь каких-то безликих Хранителей. Да, стоило всё же построить храм.
    Твердивит оторвался от окна и совсем уже надумал подняться, чтобы присмотреть местечко для храма, как за его спиной раздался голос:

    – Тверд! – Мастер вздрогнул. О, боги, почему у неё такой резкий, пронзительный голос?
    – Смотри, кто здесь! – он обернулся. Рядом с Руби стоял бледный черноволосый мужчина.

    Он был красив, пряди волос обрамляли идеальный овал лица и рассыпались по чуть желтоватому воротнику шубы. В Кострище стоял сырой месяц, снег должен выпасть лишь через пару квинтов, но какая разница, если он не вылезал из этой шубы даже в солнечном Коркаттале?

    – Явор.
    – Добрый день. Дядя Твердивит, – вошедший мужчина слегка скривил свои губы улыбаясь.
    – Пойду найду Хэли, – бросила Руби и исчезла в проёме двери.

    Твердивит ненавидит слово «дядя», не слишком любит племянника и совершенно не помнит их последнюю встречу. Должно быть это было что-то совершенно обычное, вроде встречи в трактире. Может быть, они пожали руки, едва коснувшись пальцами, единым жестом и поздоровавшись, и попрощавшись друг с другом. Или это была короткая встреча в городской ратуше, где он бывал, выбивая себе место городского мага. Совет тогда поставил условие: победа на турнире. Он не победил. Уехал на север и с тех пор был в родных местах всего два раза: в первый для того, чтобы узнать, что Явор исчез, оставив титул Лорда Дельвига его сыну, во второй – узнать о смерти сына. Хотелось кинуть в лицо Явору, что смерть Дейла его вина, что всем было ясно – он не справиться.

    – Откуда ты здесь?.. – он и сам виноват, и его вина больше гораздо – оставил сына, и не помнит теперь ни лица, ни голоса. Только руки, протягивающие ему детский рисунок.
     – Я много путешествую по северу, дядя. Я был очень удивлён, узнав про твой город. Всё собирался навестить, да как видишь, только собрался.
    Принимать Явора здесь было так странно. В его гостиной сколького не хватало, и эти стены вокруг – он до сих пор не узнал, кем и когда они построены, но он и Явор сели пить тёмное вязкое вино за столом и на стульях, выдолбленных из того же камня, что и вся башня, столом и стульях, созданных одним целым с полом и стенами башни. Они казались Твердивиту наростами в теле огромного древнего монстра.

    В его гостиной нет ни стёкол в окнах, ни ставен, в дождь здесь появляются лужи на полу, в мёртвый квинт холодного месяца стены покрываются колючками инея.

    – Странное место, – произнёс Явор.

    Да, странное. Как склеп. Гробница. Он даже не знает, где похоронен его сын. И похоронен ли вообще.

    – Скажи, Явор… – нет, он не будет спрашивать его об этом. В конце концов, племянника не было там в ту ночь. – …что ты думаешь о нашем флаге?
    – Флаге? Каком? – возможно, дело в том, что он давно не видел Явора, но что-то показалось Твердивиту странным, то ли в его интонации, то ли в мимике.
    – В том самом, что висит на башне.
    – Думаю, что я не заметил. Здесь всё мне в новинку, – слабо улыбнулся Явор, ставя на стол пустой бокал.

    Вдвоём они спустились вниз и выбрались из башни. Небо – торжественно пасмурно, собирался накрапывать мелкий дождик. Явор поёжился, кутаясь в шубу. Твердивиту показалось, что он вспомнил это движение. Они стояли на площади и смотрели на флаг на вершине башни, и многие из местных стояли рядом и также смотрели вверх. Твердивит спиной чувствовал их улыбки, слышал тихие, но довольные голоса и даже какой-то особый счастливый смех.

    – Ну, как он?
    – Это утюг? Почему?
    – Им нравиться железо. Любое – гвозди, мотыги, подковы, утюги, что угодно, кроме оружия. Но мы так и не нашли в округе ни одного крупного месторождения…
    – Мастер Твердивит!
    – А, Явор! Познакомься, это – Влас, он занимается нашим госпиталем. Влас, это – Явор, мой племянник.

    Влас, хоть и местный, вместо низколобого угрюмого лица с тяжёлой челюстью, имеет почти те же тонкие черты лица, что и оба они. Чуть ассиметричнее брови, чуть глубже посажены глаза, но всё же на удивление сильно похожие на их брови и глаза. Иногда Твердивит задумывался, не мог ли Влас действительно приходиться ему роднёй, но в сыновья он ему годился с огромной натяжкой, брат его дальше Штиля никогда не бывал, а отец ко времени рождения Власа уж три года как был мёртв.

    – Влас невероятно талантлив. Пойдём, я покажу тебе наш госпиталь… Ни за что бы не поверил, что в таком месте, как это, можно так быстро создать нечто подобное.
    – Вот как… – холодно вставил Явор.
    Район госпиталя, самый удалённый от башни, сильно отличается от остального города.
    – Здесь живут в основном приезжие. Смотри, они даже смастерили фигуру Хранителя… наверное, храм Хранителей стоит поставить где-то рядом… Местные не очень любят госпиталь, говорят, что он разносит заразу, но они просто не понимают, что век домашней настойки и пассов руками проходит. Нам нужно найти причину болезни, и бороться прежде всего с ней, верно, Влас? – Твердивит положил руку на плечо своего протеже.
    – Верно, Мастер Твердивит. Мы приходим к выводу, что болезни – это не изъяны духа, не нечто духовное, наоборот, они проявляют свойства живого… живут, умирают, даже изменяются…
    – Явор тоже делал многое, заботясь о благополучии населения Коркатталя. Взять хотя бы все эти заседания совета по поводу очистки канализации.
    На лицо Явора словно набежала тень – то ли в своё время его настолько достали все эти совещания, то ли он вовсе не оценил близость Мастера с молодым человеком.
    – Не напоминай, дядя…
    – Влас с самого начала покорил меня своим стремлением к знаниям, и, конечно, всегда приятно обнаружить талант такой величины…

    Твердивит боялся признаться в этом самому себе, но во Власе он видел сына, нет, не Дейла, другого сына, того, которого у него никогда не было. Он гордился им, хвалился его успехами, но порой, как сейчас, спрашивал себя, гордился бы он так же Дейлом? У него были способности к магии, но справился бы он с ними? Или, может, тот рисунок был чем-то выдающимся, задатком будущей гениальности? Твердивит не мог вспомнить, что же было нарисовано на том клочке бумаги. Пытался вспомнить, но говорил и говорил о Власе, вгоняя того в краску.

    Явор же был мрачен и вопросы развития медицинской науки не слишком его волновали. Библиотека? Замечательно. Лаборатория… ну что ж. Огромная печь для сжигания трупов?
    – Вот почему город называется Кострищем?
    – Нет… всё дело в башне. Она словно горит в лучах заката, а это… наследие орков. Видишь ли, сжигание трупов гораздо лучше способствует предотвращению эпидемий, чем все другие способы похорон. Огонь, пламя, оно действительно очищает, с молитвой или без.
    – И ты хотел бы такой участи для… тел… – Явору, похоже, эта тема не давалась легко, но Твердивит предвидел несказанное окончание фразы «… своих близких». Да, хотел бы. «Мы живём в Пандоре, Явор! – хотелось в ужасе крикнуть ему. – Здесь мертвецы оживают! Да, я хотел бы, чтобы его прах был развеян по ветру. Я боюсь по ночам, что где-то там, на далёком западе бродит то, что раньше им было. Знаешь, Дейлом, моим сыном.»
    – Ни одно тело не заслужило участи бродячего трупа, Явор, – ответил он совершенно спокойно. – В нашем мире существует магия, но многие её формы – сплошное извращение над природой.
    – А ты, дядя, только о магии и думаешь.

    Что за упрёк, Явор?

    – Я думаю о ней, потому что знаю, что это такое, какие беды она творит и какие может сотворить; именно поэтому так важно искать другие способы взаимодействовать с миром, иначе – мы просто его уничтожим.
    – У тебя странное отношение к магии, дядя. Ты хотел бы запретить её всем, но оставить себе. Ты же пользуешься этим? Тот же флаг – висит так высоко, на самом верху, ты сам повесил его, правда? При помощи магии? – племянник напирал на него, резко шагнув вперёд, так, что распахнулись полы шубы. На груди Явора качнулся медальон на тяжёлой цепи. Эту вещь Твердивит помнит отлично – символ власти Дельвигов.
    – Да, магия – это не то, что должно быть доступно всем. Это разрушает мир, сводит с ума животных, поднимает трупы, создаёт хаос. Не все должны владеть магией, но и плотниками не должны быть все. Пойми, что во всём должно быть равновесие. Да разве Хранители сами не видят, насколько безумен наш мир, раз дали нашим предкам защитные сферы? Здесь же горы рушатся в мгновение ока, Явор… Расчёты явно показывают, чем больше используется магия, тем больше возрастает хаос, и расчёты эти элементарны.
    Как только его работа над госпиталем будет закончена, он займётся антимагией, давно пора прекратить откладывать всё в долгий ящик… вот бы найти ещё хоть пару таких же толковых людей, как Влас!

    А в глазах Явора поблёскивало недоброе пламя.

    – Вернёмся к башне. Хватит с нас этих разговоров, верно? – род Дельвигов не мог похвастаться поколениями магов и волшебников, и Твердивит родился одним из очень немногих, кто обладал даром. – Расскажи лучше о себе, чем занимался все эти годы?
    – Разным, – сквозь зубы отозвался Явор. – Не магией, уж точно. Это же не для меня, не я же избранный, верно… дядя?

    За то время, что они повели в районе госпиталя, на площади вокруг башни многое изменилось: теперь по ней протянулись длинные ряды столов, мужчины суетились, расставляя грубо сколоченные лавки и табуреты вокруг столов, женщины нагружали столы всяческой снедью. Возле одного из столов стояли кресла с высокими спинками, вынесенные из башни. Твердивит уверенно направился в ту сторону. Его взгляд скользил по лицам Руби, двух эльфов-эмиссаров, Хэли… Хэли – его приёмная дочь и родная дочь Руби – выросла настоящей красавицей, ей конечно, не доставало манерного изящества, но сколь же дикой грации в каждом её движении! Вся она – словно живое пламя, и красива, и своенравна.
    Позади Твердивита нахмурился Явор и до скрипа стиснул зубы.

    Праздничное застолье проходило в мрачной обстановке. Да, от башни к ближайшим деревьям протянулись гирлянды фонариков, и капли мелкого колючего дождя создавали ореол вокруг каждого. Со всех сторон до Твердивита доносился смех и счастливые голоса, но за их столом словно справляли поминки, да ещё и на трезвую голову. Хэли сбежала первой – и Твердивит очень надеялся, что её не ждал в кустах какой-нибудь юный бандит, шедший в соседний Черноград, да решивший поразвлечься с его дочкой.

    Когда-то у него была и родная дочь. Любава? Людмила? Его первенец. Он вспомнил, как был разочарован рождением дочери, а не сына. Нелепый был ребёнок. Дейл очень быстро догнал и перегнал сестру – начал говорить первым, рано стал интересоваться книгами. А девочка? Учили ли её хоть чему-нибудь? В памяти Твердивита дочь осталась подобием бестолковой куклы в кружевных одеялах.

    Может быть, Явор мог бы вспомнить что-нибудь о ней? Но Руби что-то трещала над его ухом. И почему она совсем не озабочена тем, что Хэли давно пора выдать замуж? О, эта дилемма вызывала у него приступы головной боли – ну как её сватать, дочь неизвестного отца и безродной матери?..

    Кострищенские старики потянули долгие застольные песни, молодёжь гурьбой убежала на озеро, Явор коротко попрощался и оседлал своего жеребца. Даже не обернулся на прощание. А морда коня, наоборот, обдала Твердивита нескрываемым презрением.

    Пасмурное небо совсем потемнело.

    – Тверд! – яростно шипела ему в ухо Руби. – Куда он там собрался на ночь глядя? У него там с лешими свиданка, что ли?

    Во всём визите Явора было что-то неправильное. Да, они и раньше не очень-то ладили, но… Твердивит всегда считал, что Явор лучше него как человек, а теперь не знал, что и думать. Будто встретились две снежные глыбы.

     «…Улетели утки в дальние края,
    Улетели тенью муж да сыновья…»

    Померкшие фонари едва покачивались под вялым дуновением ветра. Твердивит не пытался остановить Явора – зачем? Тот и сам, видно, не рад был, что приехал.

    Ночью кровать казалась ему ещё холоднее, чем обычно. Руби лежала, отвернувшись и скорчившись на своей половине кровати. За окнами до глубокой ночи раздавалось заунывное пение. Как только Твердивит закрывал глаза ему мерещились расплывшиеся образы, даже Явор, которого он только что повидал, представал перед ним в виде белой фигуры с красивым овалом лица и густыми чёрными волосами до плеч – ни глаз, ни рта, ничего, что позволило бы вспоминать о нём, как о человеке.

    – Тверд! – ах, да. Никто кроме Руби не звал его так. Нужно найти её, пусть даже на краю света… как так повернулась его жизнь, что отыскать её превратилось в главную цель? Он обещал Хэли сделать это, но, наверно, всё это – больше оправдание для самого себя.
    – Тве-ерд! Да проснись же ты!

    Руби стояла над ним с подушкой в руках. Левую половину её лица закрывали каштановые волосы. Разве она больше не красит их в тот жуткий синий? Как она вообще очутилась здесь?

    – Откуда ты здесь? И где мы? – Твердивит с удивлением оглядывался в незнакомой комнате.
    – Тведр, мы живём в Кострище уже три года… И в каком же времени ты на этот раз застрял?
    Она отбросила подушку и сжала его виски руками.
    – Кострище, праздник, Явор… вспоминай, ну же! Флаг с утюгом!

    Память возвращалась с дыханием, с толчками сердца – точно… всё так и есть.

    – Всё хорошо, я всё помню… – он накрыл её ладони своими. Взгляд Руби сразу же померк, как будто ей не хватало того Твердивита, который не принадлежал ей.

    Будущее пугает его. Мир кажется умирающим, собственная жизнь – … Пусть слово «Мастер» останется словом. Разве нужна ему вечная молодость, пусть и ради блага пандорцев? Это было бы просто нечестно – найти Руби, держать её в своих руках и снова потерять.

    – Так одевайся и иди вниз. Объясни это людям.
    – Что объяснить? – но Руби уже ускользнула от него и выходила из спальни.
    – Стражники ничего не видели и даже не слышали, я говорила с ними… – её затихающий голос слышался сначала за порогом комнаты, а потом и на лестнице.

    Она не останется стареть рядом с ним, исчезнет снова, как та кошка, что, умирая, уходит из дома.

    Снаружи доносился рокот недовольных голосов и птичьих криков. Пахло сыростью – наверно, в ложбинах стоит туман, а пожухлая трава унизана капельками то ли росы, то ли тумана.

    Вот он распахнул двери башни: флаг, разорванный и вымазанный в каком-то дерьме лежал посреди площади. Вокруг него почти идеальным кругом валялись опрокинутые столы и табуреты. В черепках глиняной посуды что-то искали птицы. Сплошное вороньё, его тут не меньше, чем народа. Голоса ворон и людей – сплошной неразборчивый шум.
    – О, боги… – простонал Твердивит. Все смотрели на него. Что он сделает? Что он скажет?

    Твердивит направился прямо к флагу. Он оказался разорван снизу и более чем до верхней третьи. Коричневые пятна не были слишком заметны на тёмно-оранжевом фоне, но чем ближе он подходил к флагу, тем больше чувствовал исходящую от него тошнотворную вонь.

    Человеческий гомон стих, но крики ворон всё ещё сотрясали воздух.

    Твердивит ненадолго задержался над истерзанным полотнищем флага. Наклонился над ним и взял его за верхнюю часть. Его просто невозможно оставить здесь – их драгоценный символ. Ну и что, что утюг. Твердивит выпрямился и встряхнул пару раз тяжёлое, намокшее под дождём, полотно, и две разорванные части флага не в унисон поднялись в воздух, извиваясь, подобно языкам пламени. Флаг валялся скомканной тряпкой, а теперь выпрямился. Даже воздух будто потеплел и лица людей стали чуть менее напряжены.
    Твердивит попытался сложить флаг.

    – Дай сюда, я постираю, – услышал он голос Руби. Как же он благодарен ей за то, что она рядом.
    – Пап, да это, наверно, ну… что-то у Хранителей случилось, – и Хэли тоже, это лучшее в его жизни – то, что они здесь, пусть и не навсегда.
    – Хэли права, – обратился Твердивит к горожанам. – Великосвершение – это то время, когда Хранители слишком заняты своими проблемами. Наверное, так нужно для нашего мира, и, в конце концов, это лишь повод сплотится всем вместе, несмотря ни на что. Наш флаг оказался сброшен и порван, но главное – случилось что-то, история, общая для всех нас. Флаг снова займёт своё место на башне, а мы… мы получили урок на будущее, сигнал о том, что нам стоит улучшить, доделать, к чему стремится…


    Новые качели были украшены поздними цветами, увядшими и пожухлыми. Влас, как обычно сидел на доске качелей, поджав под себя ноги. Он оторвал глаза от книги и посмотрел на подошедшего Твердивита.

    – Кто, по-твоему, мог это сделать? – спросил он.
    – Я не знаю, – ответил Мастер. –Это был не Явор, кто-то пришёл к нам под его маской.
    – Зачем? Что бы уничтожить флаг?
    – Я не знаю.

    Конечно, это не был Явор. Сколько лет они не виделись? Десять? Больше? Но пришелец был слишком молод, да и кто будет носить одну и ту же шубу столько лет? Этот «Явор» как видение из прошлого, кто-то словно пытался сыграть с его памятью, воскресить в ней что-то.
    Кто-то, кто, возможно, также давно не видел Явора, но видел его тогда. Кто-то, кто обладает магией.
    Уже к обеду на площади не осталось никаких следов произошедшего. У Твердивита состоялся ещё один разговор с несколькими жителями Кострища, главным из которых оказался некий Горбан. Всё устроится, не произошло ничего страшного, все живы и здоровы, пусть на душе у многих и остался неприятный осадок.

    Твердивит думал о произошедшем весь день, и чем больше, тем страшнее ему делалось. Сбросивший флаг не был злодеем, судя по тому, что не причинил никому зла, но сделал это в порыве ярости. Что это? Кто-то ненавидит его?

    Уже лёжа в постели, он снова перебирал в памяти весь визит «Явора». Чужаку не понравилось знакомство с Власом и Хэли. Не пoнравились его слова о магии. У чужака на шее висел медальон – оправленный в золото кусочек янтаря, довольно крупный, гладкий. Внутри него виднелась веточка с крошечными чешуйками, на поверхности вырезано лицо с одним ветвистым рогом, так, что веточка внутри медальона казалась вторым. Этот медальон Твердивит помнил лучше лиц своих родных, когда-то он мечтал обладать им больше всего в жизни, но от отца медальон вместе титулом Дельвигов достался старшему брату. Тот передал и то, и другое юному Явору.

    – Нет! – Твердивит резко сел в кровати, его затрясло крупной дрожью.
    – Что ещё? – спросила Руби.
    – Я… мне кажется, я знаю, кто это был…
    – Ммм?
    – Разве Явор не должен был передать медальон вместе с титулом лорда Дельвига?
    – Что ты имеешь ввиду? – теперь Руби тоже села, приобняв Твердивита.
    – Дейл.
    – Дейл мёртв, – Руби крепче сжала его плечи.
    – Ты уверена? Он же просто бесился с того, что я нашёл замену ему и его сестре!

    Всё становилось на свои места: ребёнок, считавшийся мёртвым, вырос бхут знает где, нашёл в себе смелось явиться к отцу, хотел услышать, что о нём помнят и злился, не услышав этого.

    – О, боги! Я же весь день думал о нём, пытался вспомнить его лицо, его рисунки, и вместо того, чтобы хоть раз назвать его имя, говорил о глупом флаге, или о госпитале, да вообще обо всём, кроме того, о чём мне хотелось поговорить!
    – Тверд, если Дейл жив, ты найдёшь его.
    – Ты шутишь? Я ничего не знаю о нём: где он жил всё это время, кто научил его магии, как он выглядит! Ничего, Руби!
    – Ты нашёл меня по подчерку… Да и вообще, может он и так смахивает на Явора.
    – Я никогда не видел его подчерка, Руби, а если и видел, то первые детские буквы! И я точно помню, что нет – ни на Явора, ни на меня Дейл не походил! Я ничего о нём не знаю, кроме того, что он меня ненавидит! Я просто идиот, Руби!
    – Ага, да, – согласилась она. – Но я всё равно люблю тебя, и если это был Дейл, то в нём говорила не ненависть, а обида. Это проходит, Тверд.

    Но Твердивиту было страшно так, как никогда до этого. Её тело не могло его согреть, а сквозь неплотно закрытые ставни снова доносился свист воздуха, рассекаемого качелями.