Шли из Крушда в Ол. С тракта уже давно свернули, долго шли по бездорожью. Стояла сатиновая дымка, размытый желтый круг солнца освещал тоскливые сухие луга и торчащие тут и там камни, покрытые плоским, бесцветным мхом.

    Эсбет вообще не любила ходить по дорогам. На дорогах какую только мразь не встретишь, но там цивилизация, там так просто не подожжешь щелчком пальцев первого встречного недоноска. А в пустошах все просто: видишь, что-то шевельнулось в траве? Молча взрывай, можешь даже не спрашивать, кто это там шарится. Нечего шариться по кустам в пустошах.

    Эсбет шла, как обычно в периоды душевного упадка, молча, погруженная в себя. Она не заметила, как Мира перестала напевать под нос.

    Мира была ее подругой с детства, с подворотен, с первых уличных краж. Она всегда играла роль хорошей девочки — светловолосая, ясноглазая, легкая, и голос у нее был от природы мягкий и баюкающий. Рядом с нею сутуловатая, жилистая, неопрятная Эсбет с ее грязной речью и неприятным тоном казалась лишней. Однако кто, как не Эсбет, испепелит руку тому, кто осмелится поднять ее на Миру? Кто вырежет язык и выломает все зубы тому, кто скажет ей дурное слово? Они стоили друг друга, просто по Эсбет легко было понять, что она такое. По Мире же — нет. Неудивительно, что она стала бардессой. Она нравилась всем.

    Они обе остановились одновременно. Эсбет — когда поняла, что Мира отстает. Мира — когда поняла, что не может идти дальше. Она села на жухлую траву, вытянув левую ногу.

    — А как ты, интересно, по горам в предместьях Ола собиралась идти, артистка? — Хмуро сказала колдунья, присаживаясь рядом с бардессой на корточки; перепончатые крылья (ой, не спрашивайте), вплетенные в ее грязные волосы, дрожали на сухом ветру.
    — Я шла, пока могла. — Слабо улыбнулась Мира. — Сейчас вот не могу.
    — Ну?

     Бардесса приподняла подол голубой юбки. Ее колено основательно покраснело и опухло.

    — Знаешь, Бет, мне неловко признаваться, но… Кажется это из-за удара крысы.
    — Крысы?
    — Крысы. Она ударила меня головой.
    — Крысы такие пошли, зараза… — бормотала Эсбет, копаясь в рюкзаке. — Когда мы выходили из Красных Дюн, на обочине дороги за виселицами лежал большой мужик в полном доспехе. Весь в следах от крысиных зубов. Крыса отгрызла ему забрало шлема и съела все лицо. Это тебе не саламандр потрошить.

    Колдунья вдруг замолкла и замерла. Она ощутила Его присутствие. Оно отзывалось странным чувством в затылке, словно вот-вот ударишься головой. Эсбет подняла глаза на Миру. Лицо бардессы исказилось в мучительно-удивленной гримасе, она вскрикнула, тихо, почти робко, словно у нее перехватило дыхание. Кожа на ее колене вспузырилась, как от ожога. На поверхности выступила мутная кровь с белесыми разводами гноя. Еще несколько секунд, и Мира выдохнула, задышала полной грудью, широко открыв глаза. Чудеса кончились. Когда смыли дорожной водою натекшую жижу, колено было совершенно целым. Ни следа отека.

    — Это… он был? — Дрожащим голосом спросила бардесса, осторожно ощупывая ноги трясущимися руками.
    — Ага… — Колдунья поднялась и задрала голову вверх, к дымчатому небу, обращаясь в никуда. — Сегодня я распишу скалы по пути в Ол кровью своих врагов. На них будет твое имя.

    В ответ незримая ладонь коснулась ее головы, и в глубине себя она услышала гулкий удар, словно в ней на миг забилось еще одно сердце, намного большее, чем ее собственное.

Раны бардессы вдруг зажили сами собой. Бардесса +20♥ -4⚡

    Как-то раз случилось так, что Эсбет очень много выпила. Ее лучшая подруга и спутница, Мира, много выпивать не любила, у нее были другие увлечения, когда речь шла о том, чтобы как-то по-особенному себя развлечь. Однако так случилось, и Мире пришлось выслушивать удивительные истории, которые Эсбет была большая любительница рассказывать по пьяни. Одна удивительнее другой.

    — Выхожу я как-то из ворот Озерного, — рассказывала колдунья; она валялась прямо на земле, безо всякого плаща или подстилки, около догорающего костра, — Азвоор, мразине этой низкосрачной, несу контрафакт. Но я не об этом. Еще не отошла даже толком от города, смотрю: едет рыцарь на коне. Красивый весь, чтоб его аукецы драли…
    — Бет, аукецы нематериальны. Они не могут драть красивого рыцаря. — Хихикнула Мира. Она лежала на приятном (в такой-то глуши) тюфяке, закинув руки за голову.
    — Что ты в этом понимаешь, мать? — Эсбет фыркнула в грязные, слипшиеся волосы; она была настолько пьяна, что ей было даже лень убрать их с лица. — Ты вообще слышишь, как это звучит? Аукец, бра-ля-ля-ля…

    Она пошевелила вяло пальцами в воздухе, показывая что-то весьма неопределенное.

    — Ну так?
    — Ну так! Едет, красивый, падла. Сияет весь. И табло у него героическое.
    — Блондин или?..
    — Чернявый. Но я не об этом. Едет он. И тут посреди чистого поля прямо из высокой травы появляется голый мужик.
    — Совсем голый?
    — Вообще.
    — Тоже красивый?
    — Та-а-а ну… Как сказать. Нет. Но могло быть и хуже. Мужик как мужик.
    — Тоже чернявый?
    — Та… Я не об этом. Короче! Этот мужик подходит к рыцарю. Вот прямо так: рыцарь едет, а мужик к нему подходит из травы из этой. Рыцарь останавливается. Он же рыцарь, мать. Спрашивает: “Чем тебе, мужик, помочь? Отчего ты голый в траве сидишь?”. А мужик ничего не ответил. Первым же делом забрал у него арбалет.
    — Как забрал? Он же голый.
    — А при чем тут это?
    — Забрал бы брэ.
    — Э, мать. Дай голодному человеку кусок кабанины, и он будет тебе благодарен. Дай ему арбалет, из которого можно пристрелить кабана самому, и он тебя из этого арбалета пристрелит первым же делом.
    — Так как он забрал арбалет?
    — Он же, с*ка, голый был, Мира! — Эсбет запустила в бардессу кусочком древесной коры. — Когда мужик голый, ему куда проще отобрать что-то у другого мужика.
    — Чево-о?..
    — Но я не об этом! Отобрал арбалет. Быстро, дерзко. И направил его на рыцаря.
    — Рыцарь носил с собой заряженный арбалет?
    — Если ты меня еще раз перебьешь, я вообще ничего не расскажу! Так вот, направил. И говорит: “Мне нужен твой конь и кольчуга”.

    Наступила тишина. Мира вздохнула, полюбовалась немного звездами, затем повернула голову. Эсбет спала, нелепо подвернув под себя руки. Бардесса поглядела на нее несколько времени своими невероятными васильковыми глазами, и решила, что все же хочет узнать, чем все закончилось.

    — Бет!
    — А?! — Колдунья дернулась, пытаясь вскочить на ноги, но чуть не упала в костер, оставшись, в общем, лежать на земле. — Ш-шо такое?!
    — Ты рассказывала о голом мужике. Все хорошо.
    — А, мужик… Ну а что рыцарю делать? Арбалета у него нет, все. Пришлось отдать коня и кольчугу. Остался он посреди этого поля стоять в своем сюрко, без арбалета и без коня. Меня больше другое удивило, мать. Куда поехал мужик в кольчуге на голое тело, с арбалетом-то?
    — Мне кажется, он хорошо понимал, что делал. — Ответила Мира, потягиваясь и зевая. — У него-о-оа-а-а-эх!.. была ясная цель. Обычно люди без ясной цели ведут себя, ну, менее уверенно. Это я по тебе поняла.

    Эсбет ничего не ответила, потому что опять заснула. Когда она спала так на земле, похожая на человека, упавшего с большой высоты, в неестественно вывороченной позе, вся в дорожной пыли, со спутанными волосами, казалось, что она вообще умерла. Хотя она не могла умереть.

    В 222 году в Оле тяжело было встретить человека. Городом правили дварфы и жили в нем тоже, как правило, дварфы. Если и доведется встретить человека, то он или не из Ола вовсе, или какой-то чахлый, словно растение не на своем месте. Бывает ведь мох, что растет на утопающих в черноземе камнях в лесу — зеленый, густой, мягкий, весь в своей стихии; а бывает мох степной, такой, что без слез не взглянешь, ни жив, ни мертв, весь бледный и до того тощий, что сквозь него сам камень видно.

    Такой человек и нашелся в Оле, под стеной склада неподалеку от торговых кварталов. Движение там было оживленное, однако на верзилу-калеку никто из местных бород внимания не обращал. Человек был уже совсем старый, и смахивал на низшую нежить: кожа на нем мешком висела, глаза были запавшие и темные, а нос то ли сгнил, то ли был утерян на дороге жизни. Словом, его не было.

    Возвышаясь над клокочущей толпой дварфов, Эсбет хорошо видела его, как и он хорошо видел ее. Он протянул к ней единственную руку и попытался воззвать к ней, однако гвалт стоял такой, что его совсем не было слышно. Колдунья протолкалась к нему сама и присела рядом на корточки, глядя на него без отвращения или боязни. Можно было бы сказать, что характер у нее такой — стойкий, что она не из брезгливых. Но она же бессмертная, чего ей, в самом деле, станется?..

    — Благослови вас все на свете, милая леди! — Заскрипел старик, силясь изобразить изуродованным лицом хоть сколь-нибудь приятную гримаску. — Просто что подошли, что приметили!.. Я уже готов был поверить, что в самом деле не существую… Мне когда пять лет было, меня родители у городских ворот оставили …

    Он осекся на полуслове, увидев, как меняется выражение лица Эсбет от его скулежа. Он, верно, был опытный попрошайка, и хорошо понимал, кому что нравится да не нравится.

    — ...и теперь вот такая ситуация, не хватает две монетки на хреновку, тут за углом наливают! — Быстро сменил направление старик. — Хоть ломаный грош, если вам не жалко. Как есть говорю.

    Эсбет расхохоталась. Смех у нее был неприятный, словно грач каркать пытается.

    — А ты хорош, дед! Знаешь, сколько таких дураков на свете? Я бы выставку организовала. Бывает, что породистых собак или коней выставляют напоказ и судят, а я бы таких убогих со всей Пандоры свезла посмотреть. Вот это движение было бы, пхах… Я тут прикупила давеча лапти, а они дешевле оказались, чем я думала. Как раз сдача под рукой, все равно мне на нее ничего полезного не купить в этом грешном мире.

    Сказав так, колдунья достала из карманов своего убитого кожаного кафтана восемь тысяч пятьсот восемьдесят монет и положила их в дощатую коробочку, что лежала на земле перед попрошайкой. В коробочку они, конечно же, не поместились, и рассыпались вокруг. Старик выпучил глаза и надул щеки, а у проходящих мимо дварфов аж бороды дыбом повставали.

    — А если хоть один из вас, недомерки!.. — Гаркнула вдруг Эсбет, резко выпрямившись и ткнув пальцем вокруг. — Хоть один из вас коснется этого человека или его денег!..

    И она этим пальцем провела себе по горлу с таким огнем в глазах, что верилось легко.

    — Госпожа… — Прохрипел старик.
    — Отвратительный, бедный, родной мой город… — Протянула колдунья, вновь присаживаясь. — Так что, дед, напьешься сегодня, небось?
    — Госпожа, позвольте мне вам рассказать!
    — Не надо мне сопли по горлу гонять, щ-щас обратно все заберу, если ныть начнешь.
    — Нет, госпожа, другое совсем! — Старик весь напрягся, и тон у него поменялся, нытьем там и не пахло. — Вам доводилось встречать гидр?
    — Не-а.
    — А мне доводилось! И посмотрите, где я сейчас! — Попрошайка продолжал странно подвывать, сгребая деньги. — Если встретите гидру, то самый верный способ с нею справиться — бежать!
    — Бесценно, дед, спасибо, стоило того.

    Посмеиваясь, Эсбет встала и пошла дальше своей дорогой, и перед нею даже несколько расступилась толпа. Она понемногу становилась известной в Оле. Не наилучшим образом.