Я запишу это сюда, запишу, потому что мне так легче, легче мне думать и планировать, и решать, и придумывать, и решаться легче. Я решился записать, я решился это сделать, я решил и решился. Я решительный.
***
Я жил хорошо. Жил как все: охотился, рыл норы в песке, охотился и добывал, нормально жил. Как все. А потом я перестал быть как все, я встретил её. Потом я узнал, что её многие встречали, потому что она часто была в пустыне, часто приходила и делала свои вещи в нашей пустыне. Но другие, кто её встречали, они остались как все, а я перестал. Я её увидел, всю в узорах, зелёную как вода в болоте, и с волосами красными как хвост лисы, увидел один раз и с тех пор видел всегда, когда закрывал глаза. Но я хотел видеть её, когда открывал глаза, и я следил за ней и крался за ней, и нашёл её дом в лесу, и ходил туда, чтобы видеть её с открытыми глазами. Видел её месяц, видел её два месяца, а потом я захотел говорить с ней. Она смотрела на меня и хохотала, хохотала, показывала на меня пальцем, а орк сидел около её дома и точил меч, и смотрел на меня, не хохотал. Она перестала хохотать и кинула мне рыбину, я храню скелет этой рыбины в норе, пишу и решаюсь.
***
К ней пришёл человек. Я знаю, я видел, человек убил орка с мечом, который не хохотал. Человек тоже не хохочет, человек страшнее орка, у орка были зубы свои, а у человека зубы чужие, зубы из железа, как меч орка. Человек к ней пришёл, но он не остался, он уходил. Но он приходил, постоянно приходил, не очень часто, я приходил чаще, я приходил каждый день, но у меня только свои зубы, а у человека зубы чужие, и он приносил много рыбы, и он оставался с ней, он говорил с ней и он трогал её. А я не говорил, я только видел её и видел человека, который оставался с ней ночью, а потом уходил. Я не буду уходить.
***
Я был гремлином, монстром на один удар человеку с чужими зубами, а она была... Но я перестал быть как все гремлины! Я прятался под телегами караванов, я слушал разговоры, я крал книги и учился читать. Я научился читать, я научился писать, я стал умным, я мог прочитать все её колдовские руны. Но ты, человек с чужими зубами, оставался. И я видел её с закрытыми глазами, но не мог прочитать её колдовские руны. И я решился.
***
Я написал письмо, написал письмо и положил его в суму человеку на лошади, когда он спал, и лошадь тоже спала. Я написал, что ты, человек с железными зубами, приходишь и приносишь рыбу, и остаёшься, а она реже ходит в пустыню и реже танцует в пустыне. А когда она приходила в мою пустыню последний раз, ты тоже пришёл, и лежал на моём бархане, и смотрел на неё. Я помочился на то место, где ты лежал, но ты там уже давно не лежал, ты ушёл и остался с ней. Это я не написал в письме, я написал про человека с чужими зубами и про танцы, и про её дом, в котором он остаётся, а должен оставаться я. Но про себя я не написал.
***
Её забрали люди в чёрных платьях. Она кричала, а я не кричал. Я плакал. Если бы ты не уходил, её бы не забрали. Но ты уходил, хотя и оставался, ты всегда уходил, поэтому люди в чёрных платьях её забрали. Когда ты пришёл, я уже не плакал. Я знал, что ты виноват, что её забрали из дома, где я мог приходить и видеть её с открытыми глазами. Ты кричал, не как она, ты кричал иначе, как кричал бы я, если бы я не был гремлином, а был большим человеком в железных доспехах, с чужими зубами и убивающим орка с мечом. Я бы кричал как ты, но я бы не уходил, и её не забрали бы у меня, как её забрали у тебя. Потом ты пошёл туда, куда увели её. Я пошёл за тобой, потому что я был гремлином, но я был не как другие гремлины.
***
Я не успел. Ты ехал на лошади, но летел как птица, а я бежал по лесу и не успел. Я знал, куда её увели, потому что я видел с закрытыми глазами её и чуял носом её, но когда я пришёл к дому, который высокий как скала, и уходит высоко вверх, и окружён стеной, за которую её увели, тебя там уже не было. Там за стеной у дома как скала была твоя лошадь и были твои доспехи, а тебя не было, и никого не было, все были внутри дома как скала, и я пролез в ворота, я шёл на её запах и закрывал глаза, чтобы лучше видеть её. И я нашёл её... она лежала в норе, которую люди копают под своими домами, даже если дома высокие как скала, и её запах был прежний, и её кожа, зелёная как вода, была прежней, и я мог прочитать письмена на её коже, но я не прочитал их, потому что я плакал. Я плакал, потому что она не хохотала, потому что не видела меня, потому что она была мертва, мертва и лежала как мёртвая рыбина, кинутая мне когда-то. Я знал, кто убил её, и я ненавижу тебя! Я отомщу тебе, я, гремлин, который всё ещё видит её с закрытыми глазами!
***
Я видел, ЧЕМ ты стал. Когда ты вышел из дома, голый, в крови, но не в своей крови, а в крови тех, что были в доме и пытались убежать из дома, а ты их догонял и убивал, ты вышел из дома, и ты нёс её. И когда ты вышел из дома с ней, с мёртвой, с зелёной как вода, с волосами красными как лисий хвост, ты закричал. И ты закричал так, что я побежал. Я бежал по лесу и я бежал по дороге, а потом я бежал по болоту и по пустыне, я бежал как гремлин, потому что я гремлин как все, и когда я закрываю глаза, я вижу не её, а тебя, в крови, и я не хочу видеть тебя, и я не могу видеть её, и я не хочу быть как все гремлины, охотиться и рыть норы в нашей пустыне. Я пишу это, потому что я снова решился. Потому что я решительный.


***
Вантус Мохнатус удивлённо рассматривал куски кожи то ли койота, то ли шакала, найденные им в шапке только что убитого гремлина. Куски были скреплены кривой колючкой кактуса, а кожа покрыта мелкими нервными строчками гоблинских букв. Разобрать написанное Мохнатус не смог и, сложив находку в рюкзак, возобновил свой нелёгкий путь к Хариру. Через несколько шагов он почувствовал незримое присутствие Хранителя, но это быстро прошло. На следующем привале таинственной кожаной тетради в рюкзаке не оказалось.